Крупнейший фонтан рима сканворд,
Ну и вот, она сказала чтобы я ее смотрела по теливизору и еще много всево наговорила, я уж и не помню. Ну и конечно гигантскому личностному росту «нашего юного падавана» Но Это была ампутированная лапа бронзового льва, длинными бронзовыми когтями она обхватила бронзовый шар. На нем была белая водолазка, небесно-голубые шорты и яркие сандалии цвета морской волны.
И хотя это совсем НЕ «свод правил тюремного этикета» наставлений о том чего можно и чего нельзя «в хате» , а сколько реальные картины того ужаса и бесправия которые «могут иметь место» в отдельном конкретном случае — но некоторое представление о некоторых НО думаю все же вполне возможно получить И разумеется — по прошествии лет с момента написания книги конечно хочется верить в то, что ВСЕ ЭТО «давным давно изменилось» в сторону лучшую т. В конце концов кто-то когда-то давным давно подсчитал что если сравнить доходы вполне законопослушного гражданина и вора которому разово обломился «жирный хабар» , в итоге — законопослушный гражданин на своей ненавистной работе заработает за некий общий период по факту все-таки гораздо больше, чем вор укравший нечто сидящий столько же лет в тюрьме И разумеется тут в данном раскладе естественно не идет речь «о крупных сделках олигархов и прочих равных» крадущих составами и вагонами Имел тут глупость впрочем как и прежде купить том — не уточнив сперва его хронологию В итоге же кто бы сомневался это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла а первой «в наличии нет и даже не планировалось».
Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание подробнее Нет, первые впечатления были не то, что бы однозначно негативными Ну есть «некая непонятка» сюжета, ну изложено все каким-то тяжеловесным языком видимо имитирующим древнерусский , ну по преждему непонятно «о чем это я читаю уже 3 дня» Но момент «катарсиса» просветления все упорно не наступал По частично понятому мной сюжету, речь пойдет о неких студентах-попаданцах, «залетевших» в тьмутаракань века эдак Но сразу ВООБЩЕ непонятно в кого подселились «наши герои» и в чем тут собственно «квест» И никакими среднестатистическими попаданцами тут даже и не пахнет Фоном же «к данной песТне» идет всякий сказочный и языческий антураж в виде ведьмочек, русалок, божков, чаклунов и прочей нечисти И только-только я начал хотя бы приблизительно понимать «а Че мы тут делаем?
Мигом «сменилась камера» а вся речь, тут идет то от одного, то от другого лица и диалог продолжил очередной «мутный» засланец с начального уровня. Не знаю на какой такой эффект расчитывал автор, однако просто дикая перегруженность диалогов различными оборотами и словечками , совершенно непонятный мне «поток сознания» в целом заставляли меня то брать, то откладывать эту книгу раз за разом В итоге — часть первую я так и не домучил хотя читал ее аж с середины года , а часть вторая по прежнему «висит мертвым грузом» у меня на полке В итоге я наверное еще как-нибудь попытаюсь «дочесть всю эту дивную историю», но А ну зацените скорей этот-вот диалог!
S И все это дико напомнило «Сто полей» Латыниной Часть вторая как и первая так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет» Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» поселок. Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам ворчливых стариков , и битвой с «контролерской мышью» и всей крысиной шоблой подробнее Ну и конечно гигантскому личностному росту «нашего юного падавана» Но Сегодня дают «На лезвии ножа», но опасаемся мы не слишком ли уж философское это название?
Сходимся на том, что да, слишком, только говорим другими словами. Лучше дождаться следующей недели, точнее, следующего книгопожертвования и посмотреть «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера».
Название длинное и какое-то непонятное, да еще играет эта тетенька, которая так похожа на Геди Ламарр. Зато там про львов, про сафари и про охотников — словом, про Африку, а Африка и есть сама сущность Санта-Фе. Вновь пыльная дорога. Впереди — манящий «Алькасар», где всегда показывают хорошие фильмы. Только вот на прошлой неделе выступавшая перед сеансом певичка так вопила, что с улицы слышно было, хотя сама по себе картина, «Кровь на снегу», была про войну; черт бы побрал эти принудительные шоу, это всё сами артисты придумали.
Чуть подальше, у самого Санта-Фе, — «Мажестик», там отличные программы, сдвоенные, строенные, счетверенные последнее слово нам тогда не давалось , но часто не для детей до шестнадцати, и приходится пресмыкаться перед билетером, бегать на угол ему за кофе, чтобы потом всего-то увидеть каких-то ненормальных, женщину на редкость тощую , стыдливо плещущуюся в ванне полной пены , или парочку, которая сбегает из дома однажды ночью, разражается гроза, а в следующем кадре она уже рожает.
Внезапно все приходит в замешательство. Люди бегут, кто-то толкает меня в плечо, какая-то женщина визжит и прячется за машиной, а брат дергает, дергает, дергает, как в настырном сне, меня за руку, за локоть, за рубашку и кричит: «Сильвестре, тебя сейчас убьют! Откуда-то появляется мой брат, он напуган.
Мы продолжаем путь. На углу под фонарем растекается черная лужа крови, вокруг толпятся люди, смотрят и переговариваются. Как ни стараюсь, я не могу вспомнить название фильма, на который мы хотели попасть, и попали, и посмотрели его в тот вечер. Беба, Беба Лонгория. Она самая. Как поживаешь, милая моя? Ну слава богу. Я лучше всех. Да бог с тобой, здорова как корова.
Да, недавно, голос простуженный, да. То ли ото сна. Умеешь — держись, а не умеешь — утопись, моря-то вон на всех хватит. Ты же знаешь, я всегда была соня, всегда мне лениво вставать, так теперь я пользуюсь случаем, могу себе позволить, знаешь ли. Хочешь пить — сиди под кокосовой пальмой, прабабушка моя говорила, а я так скажу, если так уставать, надо и отдыхать соответственно.
Чем это? Вся та же, что и всегда. А с чего бы мне измениться? Ой, Ливия, детка, обожди секундочку, не вешай, ладно?.. Так о чем я? Нет, оставила флакон «Шанели», не закрыла, так думаю, выдохнется еще. О чем мы говорили-то? Ну не суть. Ничего важного, дорогая. Ты спросила, что я, только что встала, а я сказала, как всегда, вот в точности, как когда мы с тобой жили.
Так точно? Так точно. Может, от него привязалось, он-то сам во всем ему подражает, во всем, во всем, просто во всем. Ну разве что в этом. Да, они все так разговаривают. Давай уже оставим эту апсракную тему, как мой муж говорит, и я тебе расскажу, что хотела рассказать, точнее, зачем я тебе и позвонила. Представляешь, моего приняли в «Ведадо-теннис». Да, милая, да.
Пришлось, у них выхода не было. Там сам надавил через двух министров, которые члены-основатели, и ничего, приняли как миленькие, веришь не веришь. Наверно, теперь придется нам обвенчаться и все такое прочее, это сейчас модно, понимаешь. Я уже и платье заказала. Представь, я — в невестах, это после того, как мы с Сиприано живем с незапамятных времен, а тут вдруг в белом платье, на тебе выкуси.
Короче, нас приняли, вот я тебе звоню похвастаться. Вчера вечером, чтобы это дело отметить, мы завалились в «Тропикану». В какую еще «Тропикойку»? Фу, какая ты пошлячка. Мы пошли в «Тропикану» и провели там время и-зу- ми - ми -тель-но.
Ты же знаешь Сиприано… А? Ну да, ты, а я, по-твоему? Я сама смеюсь. Он злится ужасно, но я просто не могу сдержаться, так смешно. Хотя он говорит, это ему имя удачу приносит. Если уж самого Генерала зовут Фульхенсио, а брата — Эрменехильдо, почему бы ему не зваться Сиприано? Он сам так говорит. Отлично, замечательно. На коне. Не знаю, говорила я тебе или нет, ему дали рынок в Ла-Лисе. Да, с месяц назад. Это мы тоже вчера отмечали, кроме «Тенниса». Сенкью, подруга.
Нет, по бензину работает брат его, Деограсия. Не говори. Мамашка, наверное, не в себе была, когда их называла. У них у всех такие имена странные.
Еще одного брата зовут Беренисе, а того, который умер, давно еще, бедняга, звали Методио, а еще одного, который живет в деревне, пока еще, если не умер, он такой бобыль, с семьей не общается, зовут Диоген Лаеский.
Ну, естественно, откуда ж еще, оттуда все, с Моа, с Тоа, с Баракоа, из Орьенте. Я точно не знаю, но вроде бы они с Генералом там и познакомились, в этих гребенях, потом они вместе служили, им одновременно звания давали и все такое… Вот и я о том же, но он говорит, выше полковника не надо, мол, посмотри на Хеновево, посмотри на Гомесгомеса, на того на сего, чтоб я их всех знала, и вот так он мне рот и затыкает. Говорит, лучше не светиться, руки будут свободнее.
Нет, милая моя, ничего подобного. Хотели его послать, но он отвертелся. Ой, он такой лис у меня, ловкий как я не знаю кто. Он взял и сказал Фульхену, что в Главном штабе без него не обойтись, у него знание тактики, у него то-сё, пятое, десятое, ну, его там и оставили. Нет, сейчас-то все спокойно. Помнишь про Курбело, да? Ну, по крайней мере, говорят. Да, да, диеты, все серьезно. Да, точно, конечно, точно, но все на нервах же, и потом он знает, я в деревне жить не стану ни за какие деньги, знать ничего не желаю ни про москитов, ни про мошек, ни про клещей, а для меня все, что дальше Альмендареса, уже деревня.
Вот именно, потому и не поеду, с места не двинусь, Сиприано тут в Гаване дом предлагали и в Контри, и в Билморе. А он же меня без внимания не оставляет, ну, сама знаешь. Конечно, а как же. Да, да, как штык. Ничего я ему не давала. Я не трачу время на эти глупости.
Я за позитив: чем богата, то и дарю, — опыт. Это называется уровень: одного убыло, другого прибыло. И перенапротив. Но все же что-то во мне есть, он ко мне сильно прикипевши. Прямо до ужаса. Да, да, да, полтинник давно уже стукнул.
Типун тебе на язык, Ливия! Даже не говори мне ни про какую эмболию, и вообще ни про что такое, я так пугаюсь. Радость моя, ты слышала про Мигеля Торруко? Торрук о. Да, мексиканский актер. Он самый. Умер на руках у жены, прямо на диване. На диване, на кровати — какая разница.
А знаешь, что случилось с подругой моей подруги? У нее тоже мужик помер, она с ним была на углу Одиннадцатой и Двадцать четвертой. Да брось ты, не строй из себя!.. Конечно, мотель. Дом терпимости, милая, у речки, как на Мирамар ехать. А, вот видишь. Конечно, бывала. Скажи еще, что ты не бывала. Еще бы. Ну так вот, они там, и вдруг этот мужик помирает прямо в постели. В два часа ночи. Ни души. И догадайся, что она сделала? Взяла так, спокойненько, одела его, позвала там кого-то, его отнесли в машину, она села за руль… Я вот тоже водить учусь, вдруг придется.
Завелась, значит, и поехала в больницу, а там заявила, прямо как в газетах пишут, что он скончался от сердечного инфаркта за рулем.
Как тебе, а? Идеальное преступление. Само собой, я осторожно. Да ему и дела нет, глупышка… Нет, он мне разрешает, он знает, меня на привязь не посадишь.
Скажу тебе откровенно, подруга, я думаю, в глубине души ему даже нравится. Да, они все такие. Не мальчики уже. Да, бес в ребро. Ну разумеется. Короче говоря. Это-то от нас никуда не убежит.
С кем я танцевала, все мои. Ну, скажи так, если тебе это слово больше нравится. Только, ради бога, не говори никому.
Да, да, как только захочешь. Теперь я могу пригласить тебя в «Теннис». Ну ладно, дорогая, я пойду, пожалуй, хочу принять ванну и вымыть голову, а потом в парикмахерскую. Нет, «Мирта де Перале». Замечательно, спасибо, что подсказала. Так подстригли, просто чудо. Ну, увидишь. Ну, давай, радость моя, пока. Видано ли! Мне преподали урок сложения. Я окаменел, уставив невидящий взгляд на стену. Точнее, на литографию позади — позади него, а не позади стены: я же не Супермен, от силы Супермышь.
Это была картинка в духе романтизма, на которой несколько капризных акул акула — пидор активный, сказал бы Кодак окружили несомый течением то ли плот, то ли шлюпку, то ли лодку с парой-тройкой таких накачанных и смазливых типов, что смахивали они скорее на моделей из «Youth and Health», чем на жертв кораблекрушения; все художественно возлежали на левом борту Мне подумалось, что акулы с картины — просто робкие сардинки по сравнению с той акулой из настоящей жизни, которая пристально глядела мне в глаза, не испытывая ни замешательства, ни жалости, явно считая, что краснеть в этих обстоятельствах должен я.
Помню, с картины я перевел взгляд на стол, из бурливого шумного моря или говорят «шумливого бурного моря»? На гладко выбритом пухлом лице играла почти что улыбка, а светлые европейские глаза смотрели на меня прямо и по-деловому — именно этот взгляд превратил его из нищего эмигранта в главу компании и в главу кампании? Я хотел сказать, что умею не только вырисовывать, но и складывать числа, но открыл не рот, а дверь, на которой по стеклу было написано ыпидохв ен адалкод зеБ.
Нет, меньше. Пять, три минуты назад я еще сидел снаружи, в приемной, в которую теперь выхожу вновь, ибо ничего не остается, кроме как распрощаться навсегда, а не до скорой встречи и удалиться и бесшумно закрыть за собой дверь и вернуться за чертежный стол «на галеры», сказал бы Арсенио Куэ своим светотеневым голосом. Тогда я еще думал, что он меня не примет, и предавался этим мыслям, как раз когда то ли Йоси, то ли Йосси, то ли Джосси позвала меня: «Сеньор Солаун примет вас немедленно, Рибот».
Вот он, мой автопортрет: всю жизнь я только и делаю, что растрачиваю свой скудный запас патронов на бессмысленные залпы. Я мог бы назваться, как в те предыдущие разы, когда она тоже не поняла или даже не расслышала, Джамбаттистой Бодони Риботто, или Уильямом Кеслоном Рэйботом, или Сильвио Гриффо ди Болонья.
Теперь я был уже не типографом-хохмачом и не знаменитым музыкантом Серхио Крупой или Чанопосо Рибо , а видным революционером, вилланом, отстаивающим собственные права перед феодалом. Почти что поверх внешне услужливого, но в действительности высокомерного голоса, переспрашивающего откуда-то из горних областей: «Что, простите?
Вот уже больше месяца я бился, чтобы Гильдия рекламщиков устроила мне прибавочку, и все без толку, от профсоюза графиков ничего другого тоже ожидать не приходилось, поскольку я не являлся рабочим.
Еще я не являлся художником и народным умельцем. Я был профессионалом написать, что ли, с заглавной буквы и отпечатать шрифтом «Стайми Болдс 90»? Одним словом, рекламщик. И уже неделю пытался добиться личного участия в моей судьбе, с чувством, будто плыву наугад по безразличному или враждебному морю, как бутылка с посланием еще одной жертвы кораблекрушения.
Я на своем гетеросексуальном плоту, как и ребята с картинки, полностью зависел от течения. И тут случился номер на трапеции. Вчера, утром, я заметил в приемной темного, неопрятного, всего в заплатах мужчину. Он не курил и не разговаривал с другими вечно там ждущими. У него не было ни папки, ни портфеля, никакой сумки. Может, он анархист, отчаянный запоздалый читатель Бакунина с бомбой наперевес, креольский цареубийца? Я трижды задал себе этот тройной вопрос.
Я видел его, когда пришел на работу, он сидел там в обед, я снова заметил его в полдень, а под вечер, когда я направлялся к выходу, он вдруг поднял со стула свои шесть футов росту и мы вместе пошли вниз по лестнице. В этот миг появился сенатор Солаун, хозяин, властитель, прирожденный иерарх. Маленький, толстенький, проворный, он выпрыгнул из машины в белом тиковом костюме и соломенной шляпе, нахлобученной на лысину.
Послышалась барабанная дробь. Едва ли не раздался голос: «Дамы и господа! Сенатор Солаун поднимается по лестнице.
Без страховки, дамы и господа! Без страховки! Просим тишины, малейший шорох может стоить ему жизни».
Мы с загадочным посетителем увидели его одновременно, но подумали совершенно точно не об одном и том же. Он еще сильнее ссутулился, потупился и, не глядя на Солауна Великого, идущего по лестнице, чуть было не протянул руку в просительном жесте, точнее, в отсутствии жеста, подавшись вперед всем телом: воплощенное нищенство.
Солаун смерил его взглядом, и тут я понял, что необязательно быть выше собеседника, чтобы смотреть на него сверху вниз. Дробь оборвалась, заглушенная рыком: рычали не львы, а Солаун. Дальнейшие слова оказались излишни, потому что посетитель, попрошайка, профессиональный вымогатель испарился и на его месте стоял просто ссутулившийся неудачник, осмеянный, поставленный под конец пьесы в нелепое положение.
Я хотел было захохотать, захлопать, вмешаться, но не сделал ничего, лишь зачарованно наблюдал за сценой. Или то был страх, а не чары? Солаун заметил меня и сказал незнакомцу:.
Совету последовал не посетитель, а я, и вот уже Йосси или, может, Хосефа Мартинес опускает для меня подъемный мост, и я пересекаю феодальный ров несколько неуклюже, ни дать ни взять крестьянин, которого впервые принимают в замке. Я посмотрел на него и чуть не сказал: даровать мне жизнь, а может, заодно и смерть.
А сказал вот что:. Он как будто говорил: «Не продолжайте ни в коем случае», но вставлял эти два слова или повторял одно это слово так умело, что я сдался. Но заговорил снова он: — Это не шутки. Вы хорошо подумали? Точно, я не подумал, ни хорошо, ни плохо, никак вообще. Детей не выдумывают, даже не чувствуют, их поначалу и не видно вовсе. Они просто появляются и все. Как опечатки. Черт, в мою раскладку шрифта «Мехораль» вкрался ребенок. Должно быть, просмотрел.
Потомство — умственная проблема, сказал бы Леонардо. Все понял. В следующий раз сяду за стол, подопру кулаком щеку, как Нобель на портретах, а на дверях повешу объявление: Не беспокоить. Обдумываю хорошенького восьмифунтового младенца. Теперь хозяин мог примирительно снизойти до крепостного Сергия. Я не нашелся что сказать. Не ожидал, что моей просьбе придется стать ответом. Я собирался задавать вопросы и заранее отрепетировал.
Что может сделать суша для потерпевшего крушение? Только и пришло мне в голову. Встретить на берегу? Бросить мне канат? Забыть обо мне за горизонтом? Я выбрал самое легкое.
Или самое трудное? Если это возможно, конечно. Я выдал именно ту грамматическую конструкцию, которая в испанском языке создает впечатление уважительного отношения, соблюдения иерархии и почтительной дистанции. Все это располагает к благотворительности, как публичной, так и частной. Но ответа не последовало. По крайней мере, сразу. Вот он, секрет великих людей. В том числе маленьких великих людей. Они знают цену и стоимость всего, даже слов. И тишины, как музыканты.
И жестов. Как актеры или буддисты. Солаун, будто совершая религиозный обряд, вытащил из внутреннего кармана футляр свиной кожи и крайне медленно и осторожно извлек из него бифокальные очки.
Неспешно водрузил на себя. Посмотрел на меня, посмотрел на чистый лист чисто лис , лежавший на столе, спокойно взял бесполезную ручку из никчемной чернильницы — потому что и чернильница, и ручка, обе черные, были таким же декором, как гравюра, жемчужина, коробка для сигар, папка и нож для бумаг.
Наступила полная тишина. Я мог бы услышать все шумы мироздания, но слышал лишь морозный гул кондиционера, звук ручки, выцарапывающей маорийскую татуировку на белом листе, и ураганный ветер, гулявший у него в животе после плотного обеда. Боссфинкс заговорил. Вновь повисла тишина, как мне показалось, окончательная. На сей раз настала очередь обоняния, но вдыхать было почти нечего, не считая тонкого делового аромата «Герлен» от голубого платка, парящего, словно тканая линия горизонта, чуть повыше береговой кромки нагрудного кармана.
Думаю, именно тогда, с некоей метафорической симпатией я начал вглядываться в шедевр изобразительного искусства, сливший воедино картографическую гравюру, экзотическую тематику и педерастию.
Теперь его рука, уже приведенная в порядок мои руки с цирюльной точки зрения были невыразительным эмбрионом и инструментом неизвестного художника, идеально изобразившего сцену романтической трагедии, которая однажды станет аллегорией; эта рука, обратившаяся уже в прах и забвение, представляла собой идею не-руки, по мнению руки с маникюром , гротескно обхватила ручку, будто верную шпагу деловых боев, и обе порхали вверх-вниз с фальшивой, в силу невозможности извлечь выгоду, тщательностью.
Не отвлекись я в тот момент на картину и морские размышления, расслышал бы шум слагаемых в примере — слух у меня такой же острый, как и глаз. Строго говоря, если бы в моей жизни не было столько мусора, «Картинки с выставки» написал бы я, а не Мусоргский. Зримо звучное движение вырвало меня из мира грез, достойных или спертых у Бустрофедона.
Побойтесь бога, Рибот, это же целая сотня в месяц. Прежде чем постучаться, я посмотрел на руки: под каждым ногтем черный полумесяц.
Снова спустился по лестнице. Уже во второй раз. В первый я заметил, что ботинки все в грязи, и вышел на улицу почистить. Это была ошибка. У левого почти отошел каблук, и пришлось сплясать безумную чечетку на тротуаре, чтобы закрепить его.
Не вышло, зато какая-то старуха с собакой остановилась на другой стороне улицы и воззрилась на меня. Теперь я поискал на улице, нашел палочку и аккуратно вычистил ногти. Снова взошел по мраморным ступеням, не торопясь, внимательно рассматривая ухоженный сад, любуясь белым фасадом из тесаного камня. Наверху подумал: а не лучше ли зайти как-нибудь в другой раз, но уже взялся за дверной молоток, и потом, кто знает, смогу ли я вернуться?
Силы были на исходе. Я громыхнул. Хотел постучать тихонько, осторожно, но не удержал молоток, звук получился как от выстрела: молоток был бронзовый, тяжеленный. Никто не открывал. Лучше я пойду. Снова постучал, на этот раз дважды, потише. Вроде бы что-то послышалось, но открыли еще очень нескоро. Тип в униформе. Я стал шарить по карманам в поисках записки. Я ее не находил. Вытащил квитанцию на перевод, и адрес преподавателя дикции и произношения Эдельмиро Санхуана, и последнее письмо от матери, без конверта, измятое.
Куда же я задевал записку? Тип ждал, и было ясно: он скорее захлопнет дверь у меня перед носом, чем проявит хоть каплю терпения. Наконец я ее нашел и отдал ему; он взял брезгливым жестом. Думал, на этом все закончится.
Я сказал, кому это и что меня ждут. Я хорошенько рассмотрел молоток. Это была ампутированная лапа бронзового льва, длинными бронзовыми когтями она обхватила бронзовый шар. Наверняка ее привезли откуда-нибудь из Бронкса. Стало слышно, как где-то играют дети, выкрикивают имена. В парке какая-то птица выводила, на манер карканья, «тиатира» «тиатира». Было нежарко, но, похоже, к вечеру собирался дождик. Дверь снова открылась. Не успел я войти, как до меня долетел вкусный запах съестного.
Я подумал, может, меня пригласят отобедать. Вот уже по крайней мере три дня у меня не было ничего, кроме кофе с молоком и изредка хлеба с постным маслом. Я увидел перед собой молодого человека когда я вошел, он стоял сбоку, но я повернулся к нему утомленного вида, с всклокоченными волосами и мутными глазами. Он был плохо одет, в грязную рубашку с кое-как завязанным галстуком, болтавшимся на воротничке с оторванной пуговицей. Ему не мешало бы побриться, над губой топорщились редкие и неухоженные усики.
Я было протянул ему руку и слегка кивнул, он тоже. Я увидел, что он улыбается, и почувствовал, что сам улыбаюсь, — мы оба поняли одновременно: зеркало. Тип кто он был — мажордом, секретарь, телохранитель? Отрицательная инерция адамова комплекса делает присутствие Божие невыносимым. Как говорится в пословице: с милым рай и в шалаше.
Спросим: а с немилым? С немилым везде ад. И потому грешнику лучше пребывать в том месте, где активность Божества минимизирована до нуля. Совместить идею милосердия Божия и вечные мучения просто: ад является проявлением милосердия Божия к человеку, для которого Сам Бог невыносим. Адамов комплекс часто проявляется и в обычных житейских ситуациях. Например, ученик, плохо написавший контрольную по математике, чтобы не быть сразу уличенным в незнании, торопливо сдает тетрадь и убегает из класса.
Но какие чувства испытывает он в ожидании следующего урока по математике? Он хочет, чтобы началась ядерная война, заболела или просто исчезла куда-нибудь учительница, и это при том, что никакого зла она лично ему не сделала.
Ученик начинает ненавидеть ее, потому что сам виноват перед ней. Если же ученик знает, что написал работу на «отлично», быстро справился с заданием, а в оставшееся время нашел нестандартное решение сложной задачи, учеба приносит ему радость, а имя учительницы начинает звучать для него, как музыка.
Любимым становится именно тот предмет, в котором ему сопутствует успех. И наоборот, предметное поле, ставшее местом его неудач, вызывает стойкую неприязнь. Врачи «влюбляются» в своих пациентов, которых они «вытащили с того света». Материнская любовь сильнее всего разгорается к наиболее болезненному и несчастному из детей. Бессонные ночи, проведенные у кровати больного ребенка, отливаются учащенными ударами сердца при одном упоминании его имени.
Выстаивая в очередях к тюремному окошечку для передач, перенося грубость и хамство со стороны тех, от кого зависит судьба сына, мать совершает настоящий подвиг ради него. Если плохой ученик действительно склонен ненавидеть школу и учителя, то для того, кто хорошо пишет контрольные, школьные годы остаются светлым периодом жизни.
Забота матери о детях учит ее любить их. Христианин молится за своих врагов именно для того, чтобы, совершая добро, перестать ненавидеть. Любовь — это творческая сила, которая сама создает свой предмет. Ветеран, принесший своей стране победу в Великой войне, не испытывает трудности с чувством патриотизма.
И наоборот, юноша, который палец о палец не ударил для того, чтобы сделать что-то хорошее для своего народа, затрудняется даже определенно сказать, что такое Отечество. Американский патриотизм, кстати, базируется именно на волонтерстве, на предоставляемых гражданам широких и разнообразных возможностях быть полезными своему народу.
Память о потушенных пожарах Калифорнии или отмытых от нефти чайках Мексиканского залива претворяется здесь во вполне конкретное чувство личной радости при виде звездно-полосатого флага. Возможно, именно так решается поставленный выше вопрос: почему есть люди верующие и неверующие? В Евангелии Господь говорит: «Те из вас любят свет, чьи дела добры» ср. Действительно, тот, у кого красивая брачная одежда, — любит свет.
А те, чьи дела злы, «ушли от света и возлюбили тьму» см. По сути, Господь говорит об адамовом комплексе. Таким образом, получается, что инерция добрых или злых дел имеет решающее значение в нашем вопросе: верующим будет человек или неверующим. В году от Рождества Христова киевский князь Владимир совершил варварский, с точки зрения современного либерала, шаг: он насильно крестил Русь. Миролюбивое значение этих слов может сбить с толку историка. Но современники Владимира не могли не уловить здесь железного тона: ведь тот, кто не приходил креститься, тем самым свидетельствовал, что не желает быть другом могущественному князю.
И потому вполне справедливы предположения, что многие из славян крестились «страха ради», а вовсе не из глубокой духовной симпатии к византийской вере.
Современный гуманист, надменно взирающий на средневекового варвара с высот просвещения, из соображений терпимости часто отказывается крестить даже собственных детей. Дабы не стеснять детской свободы, он не желает давать им религиозное образование и воспитание и разводит бесконечные споры о допустимости преподавания религии в школе.
Но честно спросим себя: кто более свободен? Тот, кого родители в детстве принуждали учить иностранные языки, или тот, кто вольно слонялся по дворам после школьных уроков? Первый может и безмолвствовать, и изъясняться на русском, французском, английском. Второй, слабо владеющий средствами речи, чаще всего принуждаем к молчанию. Ребенок, которого «суровая родительская плеть» научила играть на скрипке или фортепиано, может как в известном анекдоте играть или не играть.
Тот же, кому «посчастливилось» расти в семье «либеральных» родителей, оказывается лишенным выбора по отношению к инструменту: он может только не играть на нем. Свобода вообще существует лишь там, где есть дороги. Можно ссылаться на то, что дорога ограничивает свободу, так как она ведет в определенную сторону.
Но проблема в том, что бездорожье не дает и этой свободы, ибо никуда не ведет вообще. Кроме того, дорога ведет , но не обязывает двигаться. Так человек, крещенный во младенчестве и воспитанный в православной традиции, легко может отступить от христианства — для этого ему нужно просто перейти к бездействию в религиозном отношении. Поэтому однажды принять веру недостаточно.
К ней вполне применимы слова Пифагора о любви: «это теорема, которую нужно каждый день доказывать заново». Так что князь Владимир отнюдь не посягнул на свободу совести.
На самом деле, впервые в русской истории он попытался ее обеспечить. Но выбор в пользу веры неизбежно ставит человека перед другой проблемой: это выбор самой веры.
Нельзя назвать верующим того, кто смутно представляет себе, во что именно он верит — в Христа, Будду или Магомета. Религии всерьез различны, и только невежественному человеку представляется, будто все они ведут к одной цели. Как же осуществляется этот выбор? Рассказывая о Крещении Руси, историки объясняют решение Владимира политическими мотивами, стремлением объединить народ и укрепить личную власть. Среди прочих особую популярность приобрела версия о том, что ислам был отвергнут русскими потому, что запрещает пить вино.
Распространенным можно считать мнение: византийское православие было принято потому, что более всего подходило русскому характеру и образу жизни. Подобные рассуждения изначально абсурдны.
Вера не платье — ее нельзя выбирать по фигуре. Выбирая веру, ты выбираешь себе закон, который будет тебя судить. Ты выбираешь тот идеал, что безжалостно высветит твое несовершенство. Это образ боли и степень стыда, которые тебе предстоит понести, называя любимые привычки грехами. Вера задает тебе цель, к которой нужно идти, центр мира, по отношению к которому все, в том числе и ты, — далекая и глухая периферия. Поэтому тот, кто выбирает веру «под себя», совершает бессмысленный маневр.
Если ты и есть «альфа и омега», то куда тебе идти? Если выбранный тобою закон благословляет все, что бы ты ни делал, то какой же это закон? О каком пути можно говорить там, где старт и финиш совпадают, смыкаясь в одной точке?
Вера, филигранно приспособленная под страсти и похоти человека, — что даст она тебе, человек? Едва ли князь Владимир и старейшины его посольства походили на голливудских знаменитостей и представителей сексуальных меньшинств, добивающихся церковного благословения своим беззакониям.
В могучем русском язычнике была одна несомненная добродетель — сказочная, почти неправдоподобная честность перед самим собой, не имея которой нельзя свободно решить вопрос о выборе веры. Когда греческий монах развернул перед Владимиром картину Страшного суда, у князя, имеющего на совести восемьсот жен и десятки убийств, не было иллюзий относительно того, где должно быть его место в этой композиции.
На это указывает его вопрос, заданный византийскому посланнику: «Что мне делать, чтобы стоять одесную Небесного Судьи? Человеку, который стоит перед выбором веры, можно пожелать: делай, что хочешь, но делай это правильно; будь разумен, избирая лучшую долю. Тому, кто уже стоит на пути, но сомневается и ищет доказательств своей «теоремы», уместно напомнить слова Христа — на сей раз слова житейской мудрости, а не религиозной проповеди: « Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые » Мф. Сравнивая между собой различные религии, следует забыть себя и вглядеться в святых.
Сколь часто мы отвергаем веру, принимая за идеал ее искаженный образ! Красота образа Божия в иных людях и является той аксиомой, на которую опирается доказательство упомянутой Пифагором «теоремы» любви и веры.
Как в ходе дружеского десятиминутного разговора «на равных» объяснить «внешним», что такое христианство? Почему мы гордимся своей верой и стремимся сохранить ее в чистоте? Что возразить тому, кто скажет: христианство — религия слабых? Можно ли сравнивать христианство с иудаизмом и исламом? Отвечая на подобные вопросы, нужно учитывать, что язык Священного Писания и святых отцов, привычный для нас, не всегда является понятным для людей невоцерковленных.
Использование таких слов, как «благодать» или «искупление», как правило, ставит собеседника в тупик. К счастью, существует несколько понятий, сверхзначимых для всякого человека, пришедшего в мир, — опираясь на них, возможно вести конструктивный диалог.
Одним из таких понятий является «благодарность». Живое чувство благодарности, наподобие пружины часового механизма, является движущей силой веры. Любая религия предлагает свою священную историю. Рассказ о происхождении мира и человека, драматургия отношений Небесного и земного напоминает завод пружины часового механизма: слово о том, что Бог сделал для человека, определяет степень и характер благодарности человека ко Творцу. Возникает и набирает остроту вопрос: что мне делать, чтобы достойно отблагодарить Его за все дары?
Мы не можем остаться пассивными — нам хочется сделать что-то в ответ. Священная история, соучастником которой становится человек, почувствовавший подобное желание, бросает ему вызов. Особенность этой ситуации заключается в том, что ее невозможно игнорировать: ответом на вызов будет любое действие, в том числе, и попытка сделать вид, что ничего особенного не произошло. Ислам говорит, что Всевышний создал великий, чудный мир и дал его во владение человеку. Иудаизм уточняет, что Творец выделил из человеческих племен особый народ, из недр которого явится Мессия.
Это народ священный, а потому он призван учить остальные племена и управлять ими. Христианство же представляет собой нечто большее — это величественная и трагичная история земной жизни Бога, «распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребенного.
И воскресшего на третий день, согласно Писанию». Единственным лекарством от нее может быть только не имеющая пределов Вечность. Но вечен один Бог. Он, несмотря на Свое всемогущество, не может сотворить другое совечное Себе начало, другого Бога. Поэтому и спасти человеческую природу может «не пророк, не ходатай, не ангел», но лишь прививка Самого Божества.
Отсюда берет начало ключевая христианская идея о Боговоплощении. Почему человек вообще умирает? Священное Писание говорит так: наказание за грех смерть.
За что Ее подверг смерти Собственный Сын? Второе недоумение, которое здесь возникает, и которое часто выражают люди, можно сформулировать так: «В каком смысле вы празднуете победу Христа над смертью?
И действительно, некоторым парадоксом выглядит, когда священник на Пасху — а люди умирают и на Пасху — произносит Пасхальное слово Иоанна Златоуста : «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа? У великого учителя Церкви, святителя Григория Нисского IV век есть потрясающий образ — образ кувшина. Его так и называют — «кувшин Григория Нисского ». Говоря о смерти, богословы довольно часто используют этот образ. Святитель предлагает нам представить себе такую картину.
У хозяина есть любимая вещь — большой, красивый, дорогой расписанный кувшин. Но завистник, враг хозяина, ночью, пока все спали, прокрался в дом и влил в этот кувшин расплавленный свинец. Свинец к утру застыл, и достать его оттуда теперь нет никакой возможности — кувшин испорчен. Что делать? Хозяин, не желая расставаться с кувшином, разбивает его. Кусочки разлетаются, отделяется свинцовая болванка, и хозяин, будучи сведущим в скудельном ремесле, бережно собирает все части, обмазывает их глиной, соединяет, вновь обжигает, расписывает и восстанавливает кувшин в первозданном виде.
Вот этот кувшин, говорит Григорий Нисский, и есть душа человека. К ее чувственной стороне примешалось зло, причем так тонко, что даже провести какую-то демаркацию, отделив зло от души, невозможно. Народная мудрость также говорит, что наши недостатки являются продолжением наших достоинств. Скажем, если человек — монах, строг в вере, строг к себе, если он любит закон, каноны, правила, он подчас делается сухим, занудливым или горделивым. Это человек, с которым невозможно общаться. И, наоборот, те из нас, кто любит людей, странноприимны, — как правило, страдают отсутствием элементарной монашеской дисциплины.
В Московской духовной академии есть музей, который, собственно, берет начало с собрания личных вещей Патриарха Алексия I Симанского. Среди них — интересный посох. Патриарх Алексий был человеком очень ответственным, дотошным, из тех людей, которые всё делают на совесть и входят во все детали.
То есть небрежение у него отсутствовало вообще, всякое дело он делал от души и доводил до совершенства. Но эта особенность отражалась дурным свойством его характера: он постоянно спрашивал у своих иподиаконов: «Который час? И когда он окончательно их замучил, они скинулись и подарили ему посох, в набалдашнике которого были скрытые часы фирмы «Полет», так чтобы Патриарх мог прямо во время богослужения взглянуть на них и самостоятельно получить ответ на свой вопрос.
Одна из любимых идей Достоевского: это идея о том, что нельзя однозначно ответить на вопрос, почему человек поступил так или иначе. У любого действия всегда целый букет мотивов, и самое интересное, что святые побуждения нередко бывают переплетены с какими-то эгоистичными, корыстными «мыслишками». В «Идиоте», например, есть эпизод, когда князь Мышкин беседует с поручиком Келлером.
Поручик Келлер — это бретер, дуэлянт, пьяница, бабник, эдакий поручик Ржевский из анекдота. Изначально он стоит в оппозиции к князю Мышкину, но в какой-то момент их сводит жизнь, и вот они сидят на даче, беседуют — и становятся близкими друзьями. Келлер исповедуется перед князем Мышкиным. Ведь дело в том, что наши грехи, даже такие, как осуждение ближнего, ставят психологические барьеры как между людьми, так и между человеком и Богом.
Но когда человек исповедуется, он ломает эти психологические барьеры и приобретает себе друга в лице Божием или в лице ближнего своего. И вот Келлер чистосердечно кается перед князем Мышкиным во всех интригах, во всем, что злоумышлял против князя, и между ними возникает теплое дружеское чувство, и они оба радуются этому обстоятельству.
Но Келлер вдруг задумывается и говорит, что он ведь не все про себя рассказал: он еще гаже, чем думал о себе. Вот они сейчас сидят, радуются, у него сердце прыгает от радости, что в лице князя он обрел такого замечательного друга, что покончил с прошлым, со всеми этими интригами.
И, как паразит, вместе с этой радостью в ум, на сердце пришла мысль: «А ведь князь-то богат… А не занять ли у него денег теперь-то, после исповеди-то? Это у Вас две мысли сошлись». Вспомним и еще одного персонажа — Тоцкого. Как возникла его связь с Настасьей Филипповной? Афанасий Иванович Тоцкий, богатый помещик, «по великодушию своему, принял на свое иждивение и воспитание» семилетнюю сироту — дочь соседа по имению, бедного дворянина.
Мать девочки погибла в пожаре, уничтожившем всё их скромное достояние, а отец от потрясения сошел с ума и вскоре умер. Тоцкий не дает ребенку пропасть, совершая, несомненно, благородный поступок. Но через несколько лет он замечает расцветающую красоту девочки, и великодушие уступает место вожделению: он всерьез берется за образование Настасьи Филипповны, нанимает гувернанток и педагогов, а когда ей исполняется шестнадцать, растлевает ее и делает своей наложницей… В какой момент он впервые взглянул на нее с вожделением?
На этот вопрос трудно ответить. Зло настолько тонко примешалось к чувственной стороне человеческой души, что человек и сам не всегда оказывается способным провести четкую границу между злыми и добрыми намерениями в своем сердце. Но душа, пораженная злом, не может быть счастливой. Так страдающего от сильных болей язвенника ничто не может обрадовать, потому что он думает только о своей болезни. Но ведь Господь ничего не делает наполовину, Он творит только совершенные вещи.
И задумав сотворить человека, Он задумал сотворить его счастливым. Именно поэтому Он разбивает кувшин…. Можно привести и другую аналогию: Бог убивает зло в человеке вместе с самим человеком. Конечно, я не медик, но насколько могу судить, именно так лечится рак. Химиотерапия убивает и больные и здоровые клетки, и надежда врачей состоит в том, что здоровые клетки окажутся более жизнеспособными, более выносливыми, чем больные. Уничтожив больные клетки, можно сохранить несколько здоровых, и человек вернется к жизни.
Так Господь каждого из нас, пораженного раком души, опухолью зла, словно сквозь фильтр, проводит через смерть.
Он нас «разбивает», уничтожает вместе со злом в расчете на то, что добро в душе человека окажется сильнее и из него можно будет восстановить образ человека в первозданном виде. Поэтому через смерть должны пройти все. Даже Божия Матерь, Которая не совершила личного греха.
Священное Писание знает имена тех, кто живыми были восхищены на небо, но традиция однозначно говорит, что в последние времена и они тоже должны будут пройти через этот фильтр смерти, чтобы отсечь от себя всякое зло.
Но «разбить кувшин» и подвергнуть человека смерти — только половина дела. Затем кувшин надо собрать и склеить. Как это сделать? Это вопрос, который задает человек любой религии. Религия, по сути, представляет собой ответ на этот вопрос, ответ в той или иной степени осмысленный. Христианство уникально в этом смысле, потому что рассказывает, как Слово стало плотью.
Ни одна другая религия не говорит, что Бог Сам вочеловечился нашего ради спасения. Здесь можно по-разному богословствовать и объяснять замысел Бога о нашем спасении, но лично мне ближе традиция восточных отцов, которые для изъяснения таинственных вещей используют не наукообразный аппарат богословия, а прибегают к метафорам, художественным образам. Мое любимое сравнение — Христос, Который уподобляется врачу. Средневековый врач отличался от терапевта или хирурга, которых мы видим сегодня в наших поликлиниках и больницах.
Представьте себе молодого доктора, оказавшегося в охваченном чумой городе: люди умирают как мухи, живые не успевают хоронить мертвых. И вот этот врач, поняв, как ему кажется, причину болезни, изобретает в своей лаборатории лекарство, которым он теперь может лечить больных.
Но проблема заключается в том, что он не может опробовать его на пациентах: есть принцип «не навреди», не усугуби страдания больного. И очень часто древние врачи — этим они отличаются от наших современников — испытывали лекарство на самих себе. Но как испытать лекарство, если сам врач здоров? Нужно заразиться. И вот он добровольно, не имея к этому совершенно никакого принуждения, заражает себя болезнью своего пациента. Мужественно разделяет с больными все тяготы и страдания: переносит горячку, ломоту, бессонницу, тоскливое состояние духа, которое сопровождает тяжелое заболевание… И когда болезнь достигает своего апогея, он возвращается в лабораторию и принимает лекарство.
Кто интересуется историей медицины, может найти массу примеров тому, как врачи умирали, если их расчет оказывался неверен, до конца разделив участь со своими пациентами [18]. Но бывало и так, что врач выздоравливал, и тогда уже его кровь становилась лекарством: она содержала нужные антитела против смертельного недуга.
Этот простой художественный образ врача очень точно иллюстрирует суть Боговоплощения, и, на мой взгляд, передает догматический смысл Евангелия, отвечая на вопрос, что сделал Бог для спасения человека и как Он это сделал. Врач, заразивший себя смертельной болезнью, готов разделить участь с умирающими больными. Его желание исцелить их настолько сильно, что помогает забыть о страхе смерти.
Но, наверное, для Бога это было очень серьезное испытание, потому что Господь абсолютен и, как Абсолют, не имеет никакой нужды ни в чем.
Всякая боль возникает из нужды, у Бога же есть всё. Но в таинстве Боговоплощения Он открывает Себя страданию и смерти. Так же, как все мы, плоть носящие человеки, Он испытывает боль, холод, голод, жажду. Он переживает разочарование в людях, предательство близкого человека, Своего ученика, и в конце концов умирает на кресте. Цицерон пишет, что это самая мучительная казнь, которую изобрело больное человеческое воображение: человек на кресте умирает от удушья.
И вот умирает Богочеловек. Его истерзанное тело три дня находится во гробе. Но кроме человеческого, в Нем есть еще Божественное начало, которое не может умереть. В течение этих трех дней оно, как закваска, брошенная в тесто, исцеляет, преображает все человеческое, болезненное, смертное. И Христос воскресает.
Победив смерть в Себе Самом, в Своем существе, Он подает нам Свои Плоть и Кровь, содержащие лекарство от смерти, и так исцеляет каждого человека. Но обратите внимание: в Евангелии люди, которые первыми встречают Иисуса, почему-то Его упорно не узнают. Мария думает, что это садовник.
Лука и Клеопа на дороге в Эммаус тоже никак не могут узнать Его, и только потом понимают, что это был Господь. Мы словно приоткрыли дверь в таинственную лабораторию, где происходят слишком сложные для нашего понимания процессы. Божественное, бессмертное начало, которое умереть не может, не просто воскресило Человека, но и преобразило человеческую природу, довело ее до совершенства.
Люди, которые любят критиковать нашу Церковь, спрашивают: «Ну, хорошо. Христос Воскрес, потому что Он Богочеловек. Я могу за Него искренне порадоваться, но мне-то что?
Что воскресит и преобразит мою душу, что доведет ее до совершенства после моей смерти? И вот здесь начинается самое интересное — Господь утверждает Таинство Евхаристии, Таинство Причастия. Помните знаменитую фреску Леонардо да Винчи, которая изображает Тайную Вечерю не только она, конечно? Когда Христу приносят обыкновенный хлеб и чистое виноградное вино, Он благословляет, преломляет, раздает Своим ученикам и говорит: «Приидите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов».
Благословляет чашу, раздает всем по глоточку и говорит: «Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Нового Завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов». И дальше заповедует: «Сие творите в Мое воспоминание» см. С тех пор две тысячи лет Церковь, по сути, существует ради этой главной цели. Для того, чтобы каждый человек, приходящий в мир, — как бы далеко географически и по времени он ни отстоял от Тайной Вечери, в которой участвовали апостолы, — мог быть ее участником.
Каждый день в Москве во всех сорока сороков московских церквей совершается Литургия, точно так же священник поставляет на престол обыкновенный хлеб, обыкновенное виноградное вино, и суть совершаемых им молитв очень проста: «Господи, как тогда, две тысячи лет тому назад, Ты пришел, благословил и превратил этот хлеб и это вино в Свои Тело и Кровь, так и с этим хлебом и этим вином сделай ради тех, которые не поленились, пришли этим утром на Литургию, для того чтобы наследовать Твое Воскресение и Твои Божественные энергии, преображающие, исцеляющие и вдохновляющие человека».
И в какой-то момент это происходит, хотя физические свойства хлеба и вина сохраняются. Тут, кстати говоря, многие впадают в недоумение: в каком смысле мы говорим, что хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христовыми? В фигуральном? В самом настоящем. Это никакая не метафора. Но ведь Тело — это плоть, мясо, а Кровь — это кровь, никак не вино. Как соединить две эти вещи? Когда-то, может быть, это было сложно, но сейчас, в эпоху компьютерной грамотности, можно найти компьютерный образ, который позволяет нам уяснить это.
Дело в том, что мы привычно думаем, что если вещь нематериальна, то она недейственна. Хотя это не так. Это можно легко показать на примере компьютерной программы — это вещь не материальная, но оказывающая вполне реальное действие в материальном мире.
Например, мой компьютер подхватил какой-то вирус, который блокирует все программы, и я не могу нормально работать на этом компьютере. Что мне делать? Я покупаю пустой пластиковый диск, иду в лабораторию на Ленинградке и говорю: «Касперский, помоги». Он берет у меня этот диск, вставляет его в компьютер, что-то с ним делает и возвращает. Физические свойства этого диска изменились?
Как был круглый, пластиковый, так и остался. Вес, цвет, все физические свойства, весь химический состав — всё то же самое. Но это теперь больше чем кусок пластика. Это великая ценность для меня, ибо на нем записана программа. Я вставляю этот диск в свой компьютер, программа срабатывает и оказывает вполне реальное действие — компьютер теперь работает нормально.
Такую аналогию можно использовать для того, чтобы представить себе, что происходит во время Таинства Евхаристии. Физические свойства хлеба и вина сохраняются, а свойства метафизические, информационные если, конечно, здесь можно применить это слово меняются. Эта частичка действительно становится материальным носителем Божественных энергий, той «программы», что исцеляет наше человеческое естество и делает его способным воскресать на третий день после смерти.
Это очень важно: человека недостаточно просто подвергнуть смерти, чтобы отделить от чувственной стороны его души зло. Ведь что произошло с тремя мертвыми, которых воскресил Иисус?
Знаменитый четверодневный Лазарь снова умер через какое-то время. Почему так получилось? Господь разве оказался бессилен перед смертью? Дело в том, что первое воскресение было «показательным выступлением», если хотите. Господь сделал это с единственной целью — продемонстрировать окружающим Свою власть над смертью. Но ведь Лазарь воскрес в том же болезненном, греховном состоянии, в котором и умер.
Развивая аналогию Григория Нисского, скажем: мы опять слепили кувшин вокруг свинцовой болванки, которая мешала нам его использовать. Поэтому фильтром, который осаждает зло человеческой души, является не сама смерть, а воскресение через Господа нашего Иисуса Христа, через Его Плоть и Кровь. Сам Бог, Его Божественные энергии являются тем фильтром, через который зло и не может проникнуть.
Больше для него каких-то физических, материальных преград нет, оно может паразитировать на чем угодно. Смерть — это лишь подготовительный этап к Воскресению. Именно Воскресение, Плоть и Кровь Господа нашего Иисуса Христа делают человека совершенным, лишенным всякого зла, способным жить счастливо в вечности. Именно поэтому Господь и говорит: «Я дверь овцам, и нет никакой другой двери» см.
Пример Лазаря показывает, что Господь может Своей силой воскресить человека, но горе человеку, воскресшему неочищенным, непреображенным, не способным радоваться жизни в совершенной радости.
Это философское осмысление евангельского сюжета в рамках христианского предания, святоотеческой мысли показывает нам, что евангельский рассказ о Боге, Который стал Человеком, умер и воскрес, — совсем не то же самое, что языческие рассказы об умирающих и воскресающих или рождающихся от непорочной девы богах. Неблагодарный не вправе считать себя достойным человеком, даже если он всю жизнь занимался благотворительностью. Именно поэтому, по суровым правилам древней Церкви, тот, кто пренебрегает Причастием, автоматически исключается из церковного общения.
Представим себе ситуацию: человек тратит всю свою зарплату и от души делает другу подарок. Но тот, равнодушно взглянув на протянутый предмет, выбрасывает его в мусорную корзину со словами: «На что мне это? Я думал, ты принесешь мне что-то стоящее! Как часто мы поступаем так же! Но нам и так хорошо. Не нужна нам Твоя Жертва». Воистину тонко подметила Марина Цветаева: «Лучшая благодарность — радость хлебу» [19] , который тебе дали.
Магометанство не призывает человека к совершенству, потому что рассказывает всего лишь о даре, который Всемогущему Богу ничего не стоит. Само слово «ислам» буквально означает «покорность». Достойно благодарить Бога — значит, бережно использовать Его дары, не отвергая их и не злоупотребляя ими. Это достигается за счет покорного исполнения религиозного закона — своеобразной «инструкции по эксплуатации мира». Иудаизм в качестве благодарности Творцу предполагает ответственность каждого иудея перед Богом за весь избранный народ и верность ему.
Но чем может благодарить своего Распятого Бога христианин? Одно дело — благодарить Бога за то, что не стоило Ему никаких усилий, и совсем другое — приносить достойную «жертву хваления» Тому, Кто принял ради нас мучительную смерть.
Здесь уже недостаточно частичной жертвы. Никакая «десятина» трудов или плодов здесь уже неуместна. Тому, Кто отдал Всего Себя, подобает лишь полная жертва, то есть дар, не меньший, чем жизнь, — самое большое сокровище, которым может обладать человек. Если и есть в христианстве покорность, то эта покорность абсолютная, до отсечения своей воли. Если и возможна верность, то это непременно верность «даже до смерти».
Совершенная радость разрешения от долгового бремени — это радость мученика, расстающегося с телом и вглядывающегося в свое любезное сердцу Небо в ожидании заветных слов:. Войди в радость Господина своего! Вызов Божественной Любви измеряет собой всего человека, не оставляя ничего «человеческого, слишком человеческого».
Даже социально безобидные, неподсудные закону слабости, совершающиеся мысленно, здесь расцениваются как грех, потому что стремление быть «просто хорошим человеком», а не святым — это попытка сделать вид, что «ничего не было»: ни Воплощения, ни Креста, ни Воскресения. Именно поэтому появляются в Евангелии грозные слова: «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду.
А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» Мф. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их… И был вечер, и было утро: день шестой» Быт. Любопытную вещь отмечают в этих стихах богословы: предыдущие пять дней творение мира происходило сразу, без предварительного проекта: «и сказал Бог» — «и стало так».
На шестой день формула библейского повествования изменилась, разделившись на замысел и его исполнение. О мгновении между двумя этапами часто говорят как о Троическом Совете. Именно его изобразил Андрей Рублев в иконе, ставшей впоследствии символом христианского искусства. И это неслучайно: действительно, сотворение человека стало трагической кульминацией истории мира. Дело в том, что замысел о создании личности в некотором смысле противоречит факту Божественного всемогущества.
Вспомним в качестве иллюстрации к этому утверждению героя Эдди Мерфи из кинофильма «Поездка в Америку». Он — единственный сын африканского монарха, и ему пришло время жениться. Кандидатура невесты уже утверждена: это прелестная девушка, которую от рождения воспитывали как будущую королеву, предназначенную во всем угождать мужу.
При первом знакомстве принц не нашел в ней недостатков, за исключением одного: на вопрос «какую музыку ты любишь» девушка отвечала: «Ту, которую любишь ты».
Точно такой же ответ был дан и на остальные вопросы жениха. Озадаченный принц отменил свадьбу, сославшись на то, что ему нужна личность, а не кукла для удовлетворения чресел. Впрочем, проблема оказалась в нем самом: выяснилось, что любая девушка в его королевстве точно так же ведет себя перед всемогущим владыкой.
Осознав это, принц решил избавиться от своего статуса и отправился на поиски невесты за пределы царства, туда, где он был уже самым заурядным африканцем, — в Америку.
Похожая «революция сверху» происходит в мироздании на шестой день творения. Создать человека по образу Божию, то есть личностное бытие, возможно только одним способом — добровольно ограничив Свое всемогущество. Троический Совет неизбежен, ведь предельно высока цена вопроса: в мире предстоит появиться частичке, над которой Сам Творец не властен, перед которой Он положил Себе быть бессильным.
Но дело не только в самоограничении абсолютной власти. Если в мире появляется иная воля, помимо благой воли Творца, возникает серьезная опасность вхождения в него зла, разрушения, смерти. И Любовный Взгляд, для которого нет ничего скрытого, отчетливо видит последствия принятого решения: поруганное непослушанием древо познания, смерть Адама, братоубийство Каина… Видит Он и Голгофу, и римские гвозди, и Крест — самое мучительное орудие казни, которое изобретет человек.
Но роковое слово все-таки звучит: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Зачем Богу, чуждому всяких страданий, творить человека, если заранее известно, что нужно будет ради него заразить Себя смертной человеческой природой и умереть под насмешливые крики толпы?
Египетские, вавилонские, греческие мифы рассказывают о появлении человека. И человек в них предстает как побочный продукт игр богов или как чернорабочий, созданный младшими богами для того, чтобы скинуть на него самую грязную и унизительную работу в мироздании.
Библейский же Бог хочет сотворить человека. Подобно тому, как заботливый отец готовит жилище к возвращению матери с малышом из роддома, Бог заранее творит мир ради человека и для человека, всё предназначая ему. Но желание — это проявление неполноты, недостатка. Так жажда свидетельствует о недостатке жидкости в организме, голод — питательных веществ и энергии. Как объяснить желание Бога, Который в качестве Абсолюта, Полноты не испытывает никакой нужды?
Пожалуй, и среди людей можно найти пример того, что, по крайней мере, один род желания возникает не от недостатка, а наоборот, от преизбытка и полноты бытия. Спросим человека, у которого родился сын, в тот момент, когда он узнал о своем отцовстве: чего ему недостает до счастья? Он непременно скажет: ничего. Или вернее, ему недостает рядом друзей, знакомых, прохожих — всех этих встречных-поперечных, которых он созывает к себе на праздничный пир. Впрочем, кому-то может показаться, что Богу хорошо быть и поэтому Он милостиво разрешает человеку быть тоже.
Так миллионер, отъезжая с выигрышем из казино, самодовольно глядит на нищего бродягу и протягивает ему мятую купюру: на, дескать, помни мою доброту.
Но в том жесте, которым Господь вызывает человека из небытия, вряд ли можно найти что-то похожее на милостивый подарок богача бедному соседу. В рублевской «Троице» изображены две жертвенные чаши: одна стоит на столе, который окружают Ангелы: в ней голова тельца — это символ ветхозаветной жертвы, совершавшейся в Храме Соломона; вторая образуется краями одежд двух Ангелов — так что внутри этой чаши оказывается средний Ангел в ало-голубых одеждах Христа.
Он — Жертва Нового Завета. Таким образом, символика Троического Совета становится ужасающе ясной: Бог творит человека уже распятыми руками.
